Мой отец, Анатолий Яковлевич Ерин, все своё детство и юность прожил в Сибири, в Омской области в Оконешниковском районе, деревня Мариновка. Жили они вдвоём с моей бабушкой, которая постоянно болела.
Деда, Якова Семёновича Ерина, призвали в армию на переподготовку в 1939 году. Приехал он домой в 1940 году. Ненадолго. Когда началась война, его сразу же, в июне 1941 года, отправили на фронт, а в июле дед – красноармеец, 1913 года рождения, уже погиб, вернее пропал без вести, как было указано в похоронке. Где он погиб и похоронен, неизвестно. Он моего папу никогда не видел. О деде отец знал только из воспоминаний своей матери, Марии Антоновны, как и о том, что у него были ещё две родные сестрички, рождённые до войны, но не пережившие это тяжёлое время.
В Сибири в связи с холодными климатическими условиями жизнь намного сложнее, а тогда, в суровые военные и послевоенные годы, – и подавно. Лето короткое, а сделать надо было очень много за это время. После войны в колхозе работали все, кто был в состоянии хотя бы передвигаться, в том числе, старики и дети — дети войны. Летом они собирали разную траву для приготовления чая и постных щей из свекольной ботвы и лебеды, ловили сусликов, шкуры которых сдавали заготовителю – тряпичнику за деньги. Некоторые даже ели самых крупных сусликов. И, конечно же, как и все сельские жители, работали на огородах: пололи картошку, носили из колонки воду для полива овощей. Ходили в лес для заготовки хвороста и дров, собирали грибы и ягоды. Из собранных подберёзовиков, опят, белянок, черники, клубники и другого лесного урожая делали заготовки: мариновали, мочили, сушили. В апреле лазили на деревья в птичьи гнёзда за яйцами сорок, ворон и копчиков, а иногда, когда было свободное время, сразу же в лесу жарили их на костре. Все дети понимали, что собранное летом очень пригодится их семьям в длинную и суровую зиму.
Отец рассказывал: «Зимы были очень снежными и холодными, температура опускалась ниже 45 градусов. Пока идёшь до школы через деревню, чернила в чернильнице замерзают. Сидишь вечером в доме, а в трубе метель завывает. Двери во всех домах открывались внутрь помещения, и лопата всегда стояла рядом, т.к. за ночь могло выпасть столько снега, что наружу дверь уже не открыть. Домики были маленькие, иногда и по крышу заметало. Открываешь утром дверь – и давай откапываться».
Большинство односельчан жили в мазанках с земляными полами. На самом деле, полы были сделаны из глины, которую настилали на землю, потом выравнивали и заливали водой. Как подсохнет, шлифовали, и пол был как деревянный. Стены мазанок делали из той же белой глины – «солонца», которая была очень клейкой. Её намазывали на деревянную обвязку стен, перекрытие мазанки сооружали из дерева, а крышу – из плотно уложенного камыша. Чтобы дом было легче протопить, его делали маленьким и утепляли перекрытие – насыпали золу и опилки.
Когда папа подрос, начал работать. Он на быках возил сено, рожь и пшеницу с полей на тока. Отец говорил, что быки – очень трудно управляемы: «Бывало, рванут в лес и застрянут меж деревьев и веток, а разве ребёнку под силу их вытащить? Вот, сидишь и плачешь, ждёшь, может, кто из взрослых поедет мимо и придёт на выручку. Быки очень бояться слепней, если видишь, что идут плохо, ленятся, начинаешь потихонечку жужжать, так они сразу ходу прибавляют. Когда, после работы на быках, меня пересадили работать на лошадь, мне казалось, что я попал в рай. Глину месили уже не руками, а на лошадях, и, главное, с ними было легко управляться».
Отец вспоминал, что как-то поехал на лошади в лес за хворостом. День был пасмурный, и начинал моросить дождь. Вдруг в соседнее дерево ударила молния. Лошадь напугалась, взбрыкнула, а у него одна нога застряла в стремени. И лошадь папу потащила по буграм, кочкам и пенькам, всю спину он тогда ободрал. Но лошадь его не бросила: как успокоилась, осталась стоять рядом и потом сама отвезла домой.
В послевоенное время было очень тяжёло и трудно, но все жили дружно. Никто и никогда ничему не завидовал и не воровал, если только не считать безобидного мальчишеского озорства, когда лазили по соседним огородам за яблоками. Дома и сараи вообще не закрывались, лишь только щепку воткнут в навес, чтоб показать, что дома нет никого – и всё на этом. Всю работу выполняли сообща, помогали друг другу.
Когда две двоюродные сестры отца осиротели, моя бабушка взяла их к себе на воспитание. Выживали сообща. Прошло уже очень много лет, но сестры до сих пор говорят о том, что, если бы не бабушка, они бы не выжили. Именно поэтому мы по-родственному очень близки.
Сообщает Самарская Губернская Дума